Скорость мысли. Грандиозное путешествие сквозь мозг за 2,1 секунды - Марк Хамфрис
Мы не знаем буквально ничего, абсолютно ничего о том, какие сигналы нейроны посылают друг другу, когда вы демонстрируете глубокую преданность определенному бренду сладкой коричневой газировки, или совершаете преступление, выливая в свой кофе последние капли молока из пакета, принесенного Джамелией, или предлагаете замысловатую интерпретацию Винни-Пуха как глубокой метафоры разрушения детства капитализмом: разве погоня за медом не является просто аллегорией денежных соблазнов? Конечно, мы можем засунуть вас в МРТ-сканер, а затем сообщить, какие изменения кровотока в области, содержащей от миллионов до сотен миллионов нейронов, длящиеся несколько секунд, соответствуют предложенному вам выбору из двух разных популярных коричневых газировок. Но все это пока очень далеко от информации о том, какие импульсы посылают нейроны. Это ничего не говорит о том, что, собственно, делает всю эту работу.
Мы совсем немного знаем об эмоциях. Возможно, вам знакома теория, что та часть мозга, которая называется миндалевидным телом, является «органом страха» [332]. Это неверно. Доказательства роли миндалевидного тела в формировании эмоции страха двояки. С одной стороны, люди, у которых отсутствует функционирующая миндалина, кажутся бесстрашными [333]. И если мы остановим функционирование миндалевидного тела у животного, оно не сможет заучить, что определенный звук или мигающий свет означают болезненный удар электрическим током. Миндалевидное тело – это зона, связывающая какие-либо события во внешнем мире с неминуемо неприятными последствиями. Не орган страха, а орган предсказания [334]. Мы кое-что знаем об импульсах в миндалевидном теле животных и о том, как они меняются в процессе обучения такому предсказанию [335]. Но мы ничего не знаем об импульсах, которые дают субъективное переживание «страха». Или счастья. Или неуверенности. И в самом деле, Лиза Фельдман Барретт смогла написать интригующую книгу объемом в 411 страниц об эмоциях и мозге, ни разу не упомянув об импульсах [336].
Эта пропасть в наших знаниях, отсутствие понимания связи между импульсами и мышлением, также проявляется в пережитках картезианского дуализма, идеи о том, что разум отделен от тела. Особенно в предельном смысле субъективного сознания. Эфемерное осознание себя, внутренний монолог, переживание ощущений – красного, хрустящего, липкого, сладкого, – текстур и запахов. Ничего неизвестно о том, как импульсы, пересылаемые нейронами друг другу, связаны с сознанием. Это отсутствие понимания реальной механики мозга вынуждает исследователей сознания плыть в неизвестность.
Ученые, изучающие сознание, должны решить проблему нашего незнания, отсутствия понимания того, какие сигналы посылают нейроны. Некоторые обращаются к фМРТ, чтобы увидеть хотя бы общую картину того, какие области мозга, состоящие из гигантских групп нейронов, могут увеличивать или уменьшать свою активность во время акта субъективного восприятия [337]. Другие основное внимание уделяют соединениям между областями человеческого мозга и утверждают, что это задача беспрецедентной сложности [338]. Третьи сразу совершают гигантский скачок, полностью игнорируя импульсы, не говоря уже о сложных вычислениях, которые отдельный нейрон может совершать как посредством своих дендритов, так и через невероятно головоломные химические сигнальные системы, и ныряют прямо на квантовый уровень [339] – что кажется странным, ведь, возможно, нам сперва следует проверить теории, касающиеся разума на том уровне, где мы точно знаем, что это является способом передачи информации в мозге.
Некоторые философы, изучающие сознание, оступившись, стремительно падают в эту пропасть незнания. Они защищают дуализм, аргументируя это тем, что, поскольку мы не можем найти физического объяснения разума и не можем его придумать, следовательно, сознание не имеет физической сущности [340]. Но существует простая причина того, почему мы не можем найти ему объяснения или придумать его. Этот картезианский дуализм все еще жив, потому что мы пока не в состоянии связать функционирование отдельных нейронов с этими субъективными когнитивными состояниями. Но не потому, что такой связи не существует, а потому, что у нас пока нет необходимых данных и мы всё еще технически не в состоянии их получить. Мы в буквальном смысле еще никогда не пытались связать активность ваших нейронов, легионов импульсов, всех этих двух миллиардов, происходящих каждую секунду, с вашим когнитивным опытом.
Будущее в изучении импульсов лежит в превращении пустых домыслов в знания. Чем больше импульсов мы сможем изучить, тем больше мы узнаем от них обо всех явлениях, с которыми столкнулись в путешествии по вашему мозгу, о значении легиона и отдельного импульса, о темных нейронах и спонтанной активности. Чем больше импульсов мы сможем регистрировать, тем больше узнаем, по принципу исключения, о тех функциях мозга, которые не контролируются импульсами. О вещах, которые мы не можем объяснить, независимо от того, сколько импульсов с жадностью записываем, например о чувствах и, возможно, о воспоминаниях из далекого прошлого. Мы почти наверняка сможем поймать разные пока неизвестные нам импульсы, импульсы когнитивных расстройств, о которых мы ничего не знаем, человеческих мыслительных процессов, которые мы еще даже не затронули, субъективных переживаний, во время которых еще не пытались записать ни одного импульса, – импульсов, которые обогатят наше понимание того, что это значит – быть человеком. Вот куда мы должны отправиться в следующий раз.
Благодарности
В детстве я много раз начинал писать первые главы будущих книг, вдохновенно корябая подробные описания места действия первой части эпической сказки, которую нужно было немедленно положить на бумагу, и все только для того, чтобы запал иссяк, а острые ощущения угасли после короткого стартового периода восторженной спешки. Я так ни разу и не добрался до второй главы. Оказалось, что лучший способ все-таки дойти до главы номер 11 – это соединение двух простых ингредиентов: плана того, что вы собираетесь написать, и, что не менее важно, поддержки замечательных людей. Именно их я и хочу здесь поблагодарить.
Я благодарен моему литературному агенту Джефу Шриву из The Science Factory за то, что он сподвиг меня на этот проект, за то, что сыграл решающую роль в формировании исходных идей для этой книги, и за его мудрые советы на протяжении всей моей работы над книгой. Я благодарен замечательной команде издательства Princeton University Press, особенно моему редактору Халли Стеббинс за то, что она предложила этот проект в Принстон и за ее руководящую и направляющую роль, и Даун Холл за ее бесценную работу по тщательному редактированию моего текста и решимость отучить меня от наркотического пристрастия к точкам с запятой; к сожалению, это ей не совсем удалось.
Я в долгу перед моими друзьями и коллегами из мира науки, которые тратили свое время и
